Любимые стихи любимых авторов

[Nataliel]

Большие мальчики.

 

Мы, женщины, бываем очень странными –

То ищем принцев с толстыми карманами,

Но часто укрываемся плечом,

Того, кто без коня, зато с мечом.

 

Ругаем за проступки и погрешности

И в тоже время дарим столько нежности,

Что если в мире чаши все собрать

Ее из нас вовек не исчерпать.

 

Ворчим, что не застегнуты, простужены,

Но снова кормим самым вкусным ужином.

Грозимся разделить на два кровать

И тянемся к ним снова обнимать.

 

Мы, женщины, мы так непредсказуемы!

Прощаем даже то, что наказуемо.

Поступкам нашим нет других причин

Чем РАДИ и, конечно, ДЛЯ Мужчин.

 

И что плохого, что большие мальчики

Пол ночи напролет играют в танчики,

Мы сетуем, но это ваши слабости,

Как наши туфли, юбочки и сладости.

 

Мы, женщины, едины неуклончиво,

Чтоб все летело прахом, рвалось клочьями,

Нам только б знать, что жив и не на краешке,

Мороз. Зима… И не забыл ли варежки.

 

 

© Copyright: Марина Вошкарина, 2013

 

[olya_]

Я Не люблю.

Владимир Семёнович Высоцкий.

 

Я не люблю фатального исхода,

От жизни никогда не устаю.

Я не люблю любое время года,

Когда весёлых песен не пою.

 

Я не люблю холодного цинизма,

В восторженность не верю, и ещё -

Когда чужой мои читает письма,

Заглядывая мне через плечо.

 

Я не люблю, когда - наполовину,

Или когда прервали разговор.

Я не люблю, когда стреляют в спину,

Я также против выстрелов в упор.

 

Я ненавижу сплетни в виде версий,

Червей сомненья, почестей иглу,

Или - когда все время против шерсти,

или когда железом по стеклу.

 

Я не люблю уверенности сытой, -

Уж лучше пусть откажут тормоза.

Досадно мне, что слово "честь" забыто

И что в чести наветы за глаза.

 

Когда я вижу сломанные крылья -

Нет жалости во мне, и неспроста:

Я не люблю насилье и бессилье, -

Вот только жаль распятого Христа.

 

Я не люблю себя, когда я трушу,

Досадно мне, когда невинных бьют.

Я не люблю, когда мне лезут в душу,

Тем более - когда в неё плюют.

 

Я не люблю манежи и арены:

На них мильон меняют по рублю.

Пусть впереди большие перемены -

Я это никогда не полюблю!

 

*** *** ***

 

Баллада о любви.

 

Когда вода всемирного потопа

Вернулась вновь в границы берегов,

Из пены уходящего потока

На берег тихо выбралась любовь

И растворилась в воздухе до срока,

А срока было сорок сороков.

 

И чудаки - еще такие есть -

Вдыхают полной грудью эту смесь.

И ни наград не ждут, ни наказанья,

И, думая, что дышат просто так,

Они внезапно попадают в такт

Такого же неровного дыханья...

 

Только чувству, словно кораблю,

Долго оставаться на плаву,

Прежде чем узнать, что я люблю,-

То же, что дышу, или живу!

 

И вдоволь будет странствий и скитаний,

Страна Любви - великая страна!

И с рыцарей своих для испытаний

Все строже станет спрашивать она.

Потребует разлук и расстояний,

Лишит покоя, отдыха и сна...

 

Но вспять безумцев не поворотить,

Они уже согласны заплатить.

Любой ценой - и жизнью бы рискнули,

Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить

Волшебную невидимую нить,

Которую меж ними протянули...

 

Свежий ветер избранных пьянил,

С ног сбивал, из мертвых воскрешал,

Потому что, если не любил,

Значит, и не жил, и не дышал!

 

Но многих захлебнувшихся любовью,

Не докричишься, сколько не зови...

Им счет ведут молва и пустословье,

Но этот счет замешан на крови.

А мы поставим свечи в изголовье

Погибшим от невиданной любви...

 

Их голосам дано сливаться в такт,

И душам их дано бродить в цветах.

И вечностью дышать в одно дыханье,

И встретиться со вздохом на устах

На хрупких переправах и мостах,

На узких перекрестках мирозданья...

 

Я поля влюбленным постелю,

Пусть поют во сне и наяву!

Я дышу - и значит, я люблю!

Я люблю - и, значит, я живу.

[olya_]

Кочетков Александр

 

БАЛЛАДА О ПРОКУРЕННОМ ВАГОНЕ

 

- Как больно, милая, как странно,

Сроднясь в земле, сплетясь ветвями,-

Как больно, милая, как странно

Раздваиваться под пилой.

Не зарастет на сердце рана,

Прольется чистыми слезами,

Не зарастет на сердце рана -

Прольется пламенной смолой.

 

- Пока жива, с тобой я буду -

Душа и кровь нераздвоимы,-

Пока жива, с тобой я буду -

Любовь и смерть всегда вдвоем.

Ты понесешь с собой повсюду -

Ты понесешь с собой, любимый,-

Ты понесешь с собой повсюду

Родную землю, милый дом.

 

- Но если мне укрыться нечем

От жалости неисцелимой,

Но если мне укрыться нечем

От холода и темноты?

- За расставаньем будет встреча,

Не забывай меня, любимый,

За расставаньем будет встреча,

Вернемся оба - я и ты.

 

- Но если я безвестно кану -

Короткий свет луча дневного,-

Но если я безвестно кану

За звездный пояс, в млечный дым?

- Я за тебя молиться стану,

Чтоб не забыл пути земного,

Я за тебя молиться стану,

Чтоб ты вернулся невредим.

 

Трясясь в прокуренном вагоне,

Он стал бездомным и смиренным,

Трясясь в прокуренном вагоне,

Он полуплакал, полуспал,

Когда состав на скользком склоне

Вдруг изогнулся страшным креном,

Когда состав на скользком склоне

От рельс колеса оторвал.

 

Нечеловеческая сила,

В одной давильне всех калеча,

Нечеловеческая сила

Земное сбросила с земли.

И никого не защитила

Вдали обещанная встреча,

И никого не защитила

Рука, зовущая вдали.

 

С любимыми не расставайтесь!

С любимыми не расставайтесь!

С любимыми не расставайтесь!

Всей кровью прорастайте в них,-

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь!

Когда уходите на миг!

1932

[Гость Night Violet]

Я кофе заварю... тебе покрепче?

Ты знаешь. мне не давно было грустно.

Ты улыбнёшься, взяв меня за плечи

Не уходи, мне без тебя не вкусно...

 

Прижмусь к тебе, отчаянно, до дрожи

Опять не бритый и слегка колючий.

А ты хвастливо спросишь: ,,Я хороший?,,

Да нет, ты не хороший - просто лучший!

Изменено 10 мая, 2015 пользователем Night Violet

[dis]

Автор неизвестен.

 

ленивый поиск в интернетах сразу показал автора...

https://www.stihi.ru/2010/09/10/4654 минус Вам за "любимое" стихотворение...

[Гость Night Violet]

ленивый поиск в интернетах сразу показал автора...

https://www.stihi.ru/2010/09/10/4654 минус Вам за "любимое" стихотворение...

Отлично. А Вам плюс.

[ЁжЪ]

А. А Дольский

 

Прощай ХХ век

Наше время изумляет, разрывает нас на части.

Мы гордимся этим веком, наша жизнь полна чудес,

Но на душу населенья чести мужества и счастья

Не убавил, не прибавил удивительный прогресс.

Стала совесть откровеньем, стала музыка комфортом,

Только правда, как и прежде - героизм и маята.

Самых дальних разделяет только путь к аэропорту,

Самых близких разлучают эгоизм и суета...

Прощай, двадцатый век, святоша и безбожник,

Обманщик и мудрец, философ и факир.

Прощай двадцатый век, убийца и художник,

Оставишь ли в живых безумный этот мир.

 

Век двадцатый воплощает гениальные идеи -

Относительны и время и космическая даль,

Но печально абсолютны все великие злодеи,

Убиваемые мысли, убивающая сталь.

Исчезали атлантиды, и династии и боги.

Невозможно исчиленьем сущность времени понять,

В возраст нашего столетья уместились две эпохи:

Навсегда ему семнадцать, и навеки сорок пять.

 

Прощай, двадцатый век, убогий и прекрасный,

Прощай, двадцатый шаг, в безмерной высоте.

Прощай, двадцатый век, великий и ужасный,

Мелькнувший над землёй в крови и в нищете.

 

Мы спешили, улетали в неустроенные дали,

И бесстрашно проникали и в пространство, и в века,

Всё, что можно изучили, что нельзя, предугадали,

Только сердце, наше сердце, не постигли мы пока...

Век двадцатый нам зачтётся, третья тысяча начнётся,

И в любви, и в огорченьях потекут опять года,

Книга старая прочтётся, с веком век пересечётся -

Наша юность в нашем веке остаётся навсегда...

 

Прощай, двадцатый век, ты стал великой былью,

Мы стоили тебя, когда ты был неправ.

Прощай, двадцатый век, ах мы тебя любили,

Прости своих детей за их нелёгкий нрав!

[Посредник]

Может я банален, но безумно люблю "Анчар" Пушкина и "Свеча горела на столе" пастернака.

 

А ещё ВЕЛИКАЯ поэма Симанова "Первая любоь". там есть такие замечательны строчки -

Мальчишка плачет, если он побит,

Он маленький, он слез еще не прячет.

Большой мужчина плачет от обид.

Не дай вам бог увидеть, как он плачет.

 

Он плачет горлом. Он едва-едва

С трудом и болью разжимает губы,

Он говорит ей грубые слова,

Которых не позволил никому бы.

[Chimera]

Птицы мои.

Птицы мои, цокочущие, щебечущие, в крыльях осенних сердце моё несущие.
Вы научите меня своему наречию, дайте водицы, чтобы разбавить сушь мою.
Сушь мою страшную, сахарную, сахАрную, ливнем прохладно-мерцающим, словом песенным.
А позовите юродивых с музыкантами, птиц нам они не заменят, но будет весело.

Звери мои, рычащие, непокорные,
в лапах когтистых память мою держащие. годы с чужого лица состружите корками,
и убегайте быстрее лесными чащами,
и убегайте, пока не пришли охотники с ружьями жадными, стрелами оперенными.
С толстыми шкурами вам ли бояться холода, бойтесь врагов и домов с золотыми бревнами.

Рыбы мои, блестючие, безъязыкие,
красной наживкой голос мой проглотившие. что за печали скрывает болото зыбкое,
что за тоска вспухает в измятую тишь его?
Лучше молчите.
От шелкового, нарядного вы ускользните от невода и от удочки,
ночи плесните русалкам, пускай появятся,
или утопец всплывёт с тростниковой дудочкой.

Хтони мои, октябрьские, заколдованные,
смех мой оконный ухмылками серповидными, ведьминым зельем, Гоморрами и Содомами ждущие там, где стоят на полянах идолы тёмными строгими нитями, каинитами.
Этими нитями спутались с полукровками.
Вы посвятите меня в навсегда забытое, тянущее магнитами и верёвками.

Люди мои, чувствующие и близкие,
чьи имена божества повторяют мантрами. люди, рождённые пламенем, солнцем, искрами, фениксами, драконами, саламандрами.
Я обнимаю вас буквами и катренами,
я обращаю в ваш свет полумрак безлюдия.
Вы возвращайтесь, когда захотите пенного, пленного или повинного словоблудия.

Боги мои, непроданные, придуманные. древние руны труднопроизносимые.
Я написала ещё бы, но ветры дунули и утащили в задверье меня, красивую.
А некрасивую здесь, на земле оставили.
в дебрях, в крапиве, в мыслях чертополохами. Вот повяжу последний куплет на талию и побреду к началу шутом гороховым.

Птицы мои. цокочущие. щебечущие

ШУТ.

А вчера на царство короновали шута
По старинным обычаям. Во избежание смут
Одним мелочь бросали монетой, других - с моста,
Только камень на шею покрепче, не то всплывут.

И сбивалась прислуга с ног, и взбивали крем.
Отлетали приказы и дрожь с белизны зубов.
Оставалась вишневыми пятнами на ковре
Многолетняя тайна заплаканных погребов.

Не единожды битый за дурости языка,
В прошлой жизни гороховой красный носил колпак.
На фигляра убогого вешали всех собак.
А поди же - он выдюжил, вылез и не пропал.

Желтой лилией на востоке сиял витраж,
Золотой алебардой ворота крестил закат.
И всё больше вживалось в роль да входилось в раж.
Стрекотали шаги по ступеням, как хор цикад.

Словно добрая кража и злая ухмылка тех,
Кто болтал за спиной и болтался теперь в петле,
Родословные пишутся вилами по воде,
И рубиновым шрамом горит на руке браслет

Из хранимых реликвий, подогнанных под размер,
Из регалий, поспевших плодами фамильных древ.
Хлопотал об отставке растерянный камергер,
И рычал на гербе серой молью побитый лев.

Наступал шут на тронный камень, но он молчал,
Хотя должен кричать был под истинным королем.
В свиту взял к себе персонального палача,
И топор его был безучастен и раскалён.

Колесован на флюгере ветер, на дыбе - страх,
На висках у придворных рассыпала соль зима.
Из паяца родился весьма неплохой монарх
И тиран, раз фантазии было не занимать

А на всё это действо печально глядел король.
Голубая кровь стыла в жилах и руслах рек,
Никогда и не думал, что лезвием вскинет бровь
Его маленький плут, пустомеля и пустобрех.

От румянца горели щёки, не от стыда,
Говорят, что из грязи в князи, а тут на трон.
Получилась плохая шутка. Король устал.
Всё хотел отдохнуть. Тут как раз подвернулся он.

Пудра лести, прогибы спины, марципан манер -
Все ванильно до одури, хоть запивай водой.
Он удачно вписался в напыщенный интерьер.
Человек, отражавший других. Человек-никто,

Ставший правой рукой и тенью. Под груз забот
Подставляя хребет. Хромоног, как рогатый фавн.
И когда короля провожали на эшафот,
Всё мерещился звон бубенцов и слова в рукав.

"Отдохните, Его Величество", - он шептал.
"Берегите себя, растрясите бока мошны"
И когда на царство короновали шута,
Не нашлось никого, кто бы это нашел смешным.

[Chimera]

***
Ей говорили: "Не плачьте,
он не жилец,
раз получился таким, то чего жалеть.
Будут ещё ребятишки, возможно, два.
Зря вы, мамаша, — мучения продлевать".
Месяц без отдыха. Силы-то где брала?
Так закипала — как яростная смола.
Не на иконы молилась — на докторов.
Самаритяне тянулись, сдавали кровь.
Кровь была красная-красная, словно кхмер.
Мальчик и плакать как следует не умел.
Мальчик лежал в барокамере и молчал,
прямо почти гуманоид в косых лучах,
прямо небесный посланник за просто так.
"Только бы мне от любви не снесло чердак".
Дома сибирский мужик и сибирский кот.
Ей говорили: "Смотрите, какой урод.
Против природы ты, матушка, не попрешь.
Сын, как бразильская бабочка, синекож.
Нужен кому, если честно, такой хомут?
Долго, голубушка, бабочки не живут.
Век мотылька — два лазоревых взмаха сна".
Ей говорили: "Светило приедет к нам.
Вроде светило, и вроде бы из Москвы".
Ей говорили:"Проси", ей хотелось выть.
Вне своей собственной маленькой головы,
в голос, истошно и ранено, словно выпь.
Время в больнице застиранное до дыр.
Нет понедельника, пятницы, нет среды. Есть бесконечная длинная полоса.
То ли бинта, то ли взлетная, как сказать.
Это сейчас — нежным сердцем жуёшь стекло.
Это потом: "Ну вот надо же, повезло. Боже-ты-господи, магия, колдунство.
Дай вам здоровьичка, благ и всего-всего".
Машет сибирскому мужу рукой: "Иду".
Бог остаётся. Он курит. И он в аду.
Бражник садится на глаженый снег плеча.
Богу чертовски подходит халат врача.

[Chimera]

***
Её звали Мария. Она завивала косы.
Я лежал на пути, на дороге, когда с базара
Она шла и несла душистые абрикосы,
И такими смотрели прохожие вслед глазами,

Что могли бы наняться к Иуде учениками.
Впрочем, люди как люди. Безгрешные, не иначе.
Вы когда-нибудь видели, как могут плакать камни?
Если нет, из чего тогда строили стену плача?

Башня рыб — Магдала̀ — после лова сушила снасти.
Её звали Марией. Распутницей. Магдалиной.
Наливала масло в кувшины из алебастра.
И зрачки ее были, как косточки из оливок.

А меня убирали за пазуху и на сердце.
Мне на сердце было удобней. По крайней мере,
Был уверен - отсюда мне никуда не деться,
Пока, словно круги по воде, расходилась вера.

Галилейское море. Мощеных дорог каналы,
Под горбатыми сводами крипты стихали хрипы.
У Петра, как обычно, одна мелюзга клевала.
Кто-то снова ходил по волне и тревожил рыбу.

Стены белые. Солнце. Мир тёк молоком и медом.
Фарисеи и мытари плыли по пы̀ли в Пейсах.
Ей повесили камень на шею позором рода
И вину. А вина здесь по-прежнему хоть залейся.

Одержимая бесами, бедами. В синагоге
Отпевали грехи, прикрывая в экстазе веки.
Я запомнил её следы. Она шла за богом,
Потому что в нём она видела человека

Со своими слезами, сомненьями и бессильем,
Под холстиной — живое тело, запястья целы,
Не пророка, не проповедника, не мессию.
Если камнем прицельно в висок, то хотя б за дело.

Голова не обрита. Сплетенные сети цепко
Всё держали, тряслись на ветру бородой раввина.
Убежала. В скрижалях фундамента старой церкви
Я - тот камень, не долетевший до Магдалины.

Её звали Марией. Джульеттой. Кончитой. Анной.
Этих странных женщин, идущих, зовущих, ждущих.
Вы когда-нибудь знали, что их могут помнить камни?
Если нет, из чего тогда сложены ваши души?

[Chimera]

Часовщик Сальвадор

Часовщик Сальвадор (мастерская у Трех Ворот) ненавидит песочных людей и ночных воров.
Механическим птицам не место среди ворон.
Часовщик Сальвадор прикрывает ладонью рот:
"Баю-бай, светлым - рай, постоялым дворам - трава.
Открывай в небе кран, напивайся любви в дрова.
На подушке - чужая прозрачная голова.
В эту ночь время снова придёт меня убивать.
Пока стрелки свисают с олив, как усы Дали,
невозможно меня просто вычеркнуть, удалить.
Нелинейные дети рождаются из молитв,
а потом, оттолкнувшись подошвами от земли,
оставляют рассказы, картины, родных, ключи.
Убери все плохое из прошлого, исключи.
Если это конец, то какой должен быть почин?
Но из жертв получаются лучшие палачи.
Под лупастым
стеклом круглый мир, целый сад камней,
мать-Вселенная спит и не слышит частицу "не",
облепил человечий анфас муравьиный снег.
Вылезает из чрева яйца демиург Фанет,
золотое крыло, бычьи головы по бокам".
Часовщик Сальвадор забирается в облака
заводить полнолуние,
с крыши снимать нагар.
В эту ночь память снова вернётся издалека,
память будет скулить под дверями, как все щенки,
память станет размазывать ветер по швам щеки.
Но пока чье-то сердце огромно, как синий кит,
мастерские свои не покинут часовщики.
Автор: Захарцева Н.

ДЬЯВОЛ

Дьявол дежурит на "Скорой" который март.
Помнит отца, но не знает, как звали мать.
Белый халат, носилки и подремать
В обществе медсестры.

Дьявол в аптечке носит бинты и йод.
Небо прикрылось строкой "не влезай - убьёт",
Сходит на реках лед, и возможен сход
Снега с дырявых крыш.

В тесной кабине - светлый алтарь святых.
Печка сломалась, дьявол опять простыл.
Жизнь совмещают со смертью внахлест и встык
Эпистолярным кризом.

Мир - идеально заполненный формуляр,
Всё, как они хотели - и храм, и бар.
Дьяволу снится вечность один кошмар -
Как пополняет список

Личных надгробий и порванных паспортов.
Он зазубрил "Отче наш", календарь постов.
Ночью роняет сон на казенный стол
Цвета парадной ризы,

Так же, как он однажды упал с небес.
Ребра срастутся, бог выдаст, свинья доест.
Списки составил на рай городской собес.
Ад раздаёт релизы.

График дежурства, составленный главврачом,
Город устал с разговорами ни о чем.
В рации голос диспетчера, свист, щелчок.
Вызов, сердечный приступ.

Пляшет сирена синее фуэте.
Пётр украшает праведниками Эдем,
Сетует змею, что души пошли не те.
Раньше бывали легче.

Дьявол несёт на спине медицинский крест,
Запоминает адрес, этаж, подъезд.
Код домофона (ирония) - трижды шесть
В девятикружьи "свечки".

Глаз стетоскопа. Хриплые соловьи
Бьются о ребра, горит на губах иврит.
Дьявол трясёт за плечи: "Дурак, живи,
Не закрывай глаза.

Где-то я раньше видел твоё лицо,
Там, где рыбак звездой серебрил кольцо,
Там, где куратор проклял мигрень дворцов
И Гефсиманский сад".

Гладит костлявой рукой поседевший нимб,
Скрючены пальцы артритом, да черт бы с ним.
" Я, получается, тоже могу хранить.
Я и тебя спасу".

Так и сидят, обнявшись, два старика.
Боли полны опустевшие облака.
Дьявол берет вино и пустой стакан.
Бог достаёт мацу.

[Chimera]

***
Старуха достаёт моржовый клык. Растёт сугроб, как флора в чашке Петри. Мы вяжем наши временные петли из свитеров, которые малы.
Мы видим небо под кривым углом, а небо всё такое же, как раньше. Мы стали старше, но не стали страньше. Извечная борьба добра со злом. Старуха достаёт акулью кость и знаки на холодном камне чертит. Извечная война любви и смерти, оплаканный безвременьем погост.
А солнце - белокудрая беда - танцует нам прощальное фламенко.
И радость, мимолетна и мгновенна, лежит в стакане кубиками льда.
Старуха сеет через сито снег. Повесим бусы на лесные лапы. Мы светим, даже если мы не лампы, витражными акрилами в окне.
Родится новый век. И новый ты. И все давно искавшие обрящут. И станет не пустым почтовый ящик, уставший от словесной пустоты.
Старуха чешет гребнями ковыль.
Утихнет боль, закончатся все войны.
Мы будем восхитительно спокойны, и так же восхитительно мертвы, как это новогоднее стекло, блестящее на елках с мишурою. Мы носом землю роем, роем, роем. Но кто мы сами? Мы добро? Мы зло? Душа бессмертна, легче, чем туман. Вернувшись на украшенную площадь в Америке, в Норвегии и в Польше мы будем жить. И кончится зима


***
Он увидел Её во сне.
Это был мираж, но настолько отчетливый, словно всё наяву.
Она целую вечность шатается по мирам, и откуда-то знает уже, как его зовут.
Леденцовое имя катает на языке,
имя слышат планеты, и звезды, и, может, бог.

А у старого бога стоит на столе макет, и висит на крюке разукрашенный круглый гонг.
Бог стучит в медный гонг, когда хочет призвать грозу,
бог вращает макет, и меняется явь на навь.
Чудеса обитают повсюду (глаза разуй), или если ты тоже очкарик — очки поправь.

Он увидел Её во сне.
И забыл дышать. Кто-то щёлкнул замком, потоптался и вызвал лифт.
Он молил, чтоб её космолёт не покрыла ржа,
и приборы не вышли из строя, забарахлив.
Он ей сердце, написанный стих и надёжный тыл.
Камень-ножницы, милая девочка, цу-е-фа.

А у старого бога растут в бороде цветы, и в шкафу с зеркалами на дверцах живет скафандр
специально для выхода в свет, за черту, в астрал.
Космос — кровь каракатицы, вскрытый лопатой дёрн.

Он увидел Её во сне,
и открыл канал, но куда чернота-червоточина заведёт?
Невозможно кричать из окошка: "Лети сюда, город ночью мигает огнями, рули на блеск".
Измерений великое множество, вот беда. Гребень Ехо, Косой переулок, нарнийский лес. Искривлялись предметы и улицы, шар луны молоком наливался и падал вниз.

А у старого бога супруга печет блины, и садятся рядком астероиды на карниз.

Он увидел Её во сне.
И сошёл с ума. Кособочились стены и сыпались кирпичи.
Коридор в никуда позвоночник себе ломал, полыхали над крышами молнии как мечи.
Стал неправильным дом, стало небом морское дно,
стало эхом шагов по воде и сплетением тел.
"Этот космос безмерно велик для меня одной.
Не найдётся весомой причины туда лететь".
Так сказала Она,
голосок её был устал.
"Я люблю тебя, странный безумец, прими за факт.
Это, мальчик, другая война и не мой металл".

Камень-ножницы, бог, камень-ножницы, цу-е-фа.

[Kersh]

Только что, Chimera сказал(а) :

... как флора в чашке Петри. ...

Прям как на берфоруме ))

Флора правда уже скисла!

[Chimera]

С драконами не входить.

Ты спешишь по красивой весне, не сбавляя прыть в магазин, чтоб купить себе хлеба и молока. А там вывеска, что мол с драконами не входить ни на привязи, ни на цепочке, ни на руках. И сначала ты думаешь: "Полная, блин, фигня", но такая же вывеска дверь украшает в банк. Вероятно, драконы секреты свои хранят, они просто теперь маскируются под собак, под лохматых зверей, очень маленьких и больших. Их не возят на выставки, не продают в сети, ведь дракона купить — это, парень, особый шик, а дракона растить — это, братец, высокий стиль. Разве можно командой "сидеть" обуять огонь, если бросить корявую палку, то он сожрёт. Ты скользишь по лучу, ускоряясь, почти бегом. Круглощекое солнце толкает тебя вперёд, и ты вписан навек в этот солнечный алгоритм, и поэтому ладить с другими всегда легко. Когда брал ты щенка, ты же, глупенький, не вкурил, что по чистой случайности выпал тебе дракон. А он грыз твою обувь, конспекты и провода и пускал басовитые слюни на твой палас. Ты однажды вернёшься (внимание, туш, та-дам), а у мелкого жулика выросли два крыла. И везде по квартире клубками рыжеет шерсть, и глядит исподлобья лукавый янтарный глаз, словно хочет сказать: "Эй, хозяин, смотри — я есть, значит, шутка дурацкая всё-таки удалась? Значит, что-то ещё существует за гранью чувств. За штаны извини, вот, остался один лоскут. За "летать научить", к сожалению, не поручусь, как насчёт "научиться любить"? Это я могу".
Ты идёшь по траве, как по сумраку дикий гон. Облака над тобой, словно небо макнули в кляр. И в квартире на тоненькой ноте скулит дракон, потому что вообще-то дракону пора гулять.))

[Chimera]

Сказка про человека.

К побежденным потомки обычно не знают милости, вынося забытьём и насмешками злой вердикт.
Экипаж полетел на планету с великой миссией, геноцид в наши планы глобальные не входил.
Окрыленные духом, наукой, бронёй кевларовой, одолели болезни и старость на всей земле.
А в галактике Z поджидала нас кучка варваров,
безнадёжно застрявшая в яме пещерных лет.
Мы везли им священные знания о строении,
о скелете вселенной, маршрутах небесных троп.
Попытайтесь почувствовать степень недоумения,
когда встретили нас неприветливо. Словно тромб,
оторвали со свистом от мира, давно привычного.
Мы запутались в звездах, как котики в мишуре.
Неразумные дети умеют играть со спичками,
а задача разумных — от шалостей уберечь.
У нас были плазганы, у местных — праща и трубочки,
из которых плевались шипами острей ножа.
Так просты и наивны, как логика старой тумбочки.
Год прошёл, а мы вглубь не продвинулись ни на шаг.
Капитан с бычьей шеей кричал и ругался матерно,
вот вернёмся домой — всех нас ждёт трибунал, позор.
Надо просто идти, надо просто смотреть внимательно.
Мы, ленивые твари, шугаемся и ползем.
Надо просто уметь убеждать, чтобы нам не стоило.
Не словами, так силой, работает, проверял.
Надо жалость отбросить, и смело войти в историю,
бесконечно уверовав в благо и в идеал.
"Нам бы пленного, надобен пленный", — цеплялись к ротному.
"Пусть поведает, что там за ангелы их хранят".
Изловили мальчишку, глазастого, узкоротого,
но упрямством ужасно похожего на меня.
Оттопырены мягкие уши, худые плечики.
Почему-то он нас понимал или делал вид.
Мы ж не звери, вполне обошлись с ним по-человечески.
Ну рубец от веревки немножечко покровил.
А пацан улыбался. Натянуто, по-противному.
не улыбка — ухмылка кривым лягушачьим ртом.
Настоящим мужчинам негоже таким бравировать,
Настоящий мужик — он свиреп, бородат, как Тор.
Бормотал гуманоид проклятья — катались со смеху.
Ничего, к сожалению, путного не сказал.
Почему тени ходят по тёмной воде, как посуху,
и откуда на шее висит дорогой кристалл.
Драгоценный кристалл полыхал и искрился гранями,
бликовал серебристым пятном, акварелью волн.
Вероятно, пока не случилось такого крайнего,
подходящего случая, чтобы продать его.
Если кто-нибудь руку к кристаллу его протягивал,
головастик шипел, как мангуст, обнажал резцы.
Кожа пахла сырой древесиной, болотом, дягилем.
Безобидный дикарь, а устроил нам сущий цирк.
Постепенно привык, вжался в пол молчаливой луковкой.
Ещё год просвистел, а удачи всё нет как нет.
Мы топтались на месте, теряли бойцов по глупости.
Друг однажды подслушал — дикарь говорил во сне,
мол, явилось старейшинам племени откровение,
очень древнее, манкое, слаще медовых сот,
что в огромном стальном космолете по рекам времени
приплывет Человек. Настоящий. И всех спасёт.
И кристаллы раскроют тогда лепестки, как лотосы.
И сто радуг колоссами встанут на двести ног,
и жемчужины слез заблестят голубыми росами.
Человек будет добрым, хорошим, он будет бог.
И пойдут все по светлой воде, отражаясь радостью:
и шаман, и солдат, и охотник, и мореход,
и рыбацкие дети, таскавшие сети с крабами,
и красивые женщины, льющие молоко.
Улетали мы ночью. Костры в стороне маячили. А под нами кипела, бурлила, жила вода.
Нам не очень хотелось потом признаваться мальчику:
это мы были именно теми, кого он ждал.

[Chimera]

Пилат.
Возвращается нервная, нежная в три утра.
— Не ругайся, не дуйся, я сделала все дела,
Но наткнулась на классное место «Кофейный рай»,
И за столиком в белом хитоне сидел Пилат,
Рисовал на бумажной салфетке Ершалаим, полумертвое море да изгородь из крестов.
Ни один человек не садился за столик с ним, хотя, мне показалось, его не узнал никто.
Прокуратор, мы слышали — вы наломали дров.
Прокуратор, читали — от вас отказался Тибр.
Кстати, как там Иешуа, весел ли, жив-здоров?
Понимаю, что брякнула сдуру. Стереотип.
Было-сплыло, такая вот притча, не птичий век,
Переписанный временем начисто манускрипт.
Но пока его помнят, ведь помнят и вас, префект.
Колесо у Сансары рассохлось, оно скрипит.
Две морщины на лбу были рваные, как черты
На кирпичной стене, по которой прошёлся лом.
«Я же предал его, взял и предал его, а ты...
Значит, правильно всё, справедливо же всё, поделом».
Зубочистки торчали в стаканчике, как столбы.
«Я встречал очень мало души, очень много тел,
Человеком не надо родиться, им надо быть,
Что я должен ответить? Простите, я не хотел?
Что я сделал все это случайно, врасплох, любя?
Что давил на мозоль беспощадный синедрион?
Но когда я убил его, я убил себя,
Ненавижу ниссаны, плащи, колокольный звон».
Говорил, говорил, словно пьяный или во сне,
Расплатился за кофе, верней, заплатил за два.
Я забыла напомнить Пилату, что бога нет,
Значит, он никого, бедолага, не предавал.

[Chimera]

Новая сказка старой Праги.

Есть магия в уютных городах. Посмертная, бессмертная свобода.
Есть магия забытого народа и та, что остаётся навсегда.
Мне эту сказку рассказал старик, смотревший на часы на Староместской.
Сам колоритный, но какой-то детский, морщинистый, как древний материк,
навеки погруженный в пустоту.
И он спросил на языке гуситов: "Ходили ль Вы в собор Святого Витта, и были ль Вы на Карловом мосту, где статуи воруют голоса, и муравьино ползают туристы, в толпе слипаясь зернышками риса и душами слипаясь в небесах.
И если Вы там были, светлый пан, случайно Вы отдернули кулисы, и к Вам навстречу вышел тихий призрак, туманный рыцарь, невесомый пар.
В доспехах, с алебардой и в плаще, и развевался плащ над тёмной Прагой сиятельной волной и пыльным флагом, и фонари сгибали руны шей.
И если Вы увидели его потусторонним сердцем колокольным, то знаете, что нет ему покоя,
и да пребудет с Вами волшебство,
и пусть Вас духи по земле ведут
туда, где нет ни боли, ни тревоги,
и рыцарь показал бы Вам дорогу, но он прикован к своему мосту цепями — ни порвать, ни развязать.
Он слушает, о чем молчит шарманщик. И на него глядят витражной манной цветные лучезарные глаза.
Химеры сон всегда каменнолик, печаль сквозит в безликом сожаленьи.
Костры, костры. Однажды на сожженье красивую торговку обрекли
в далёкие-далёкие века, и пахло дымом и листвой опрелой.
И так горела, так она горела, что солнце устыдилось в облаках.
Ей домом стал многоконечный храм, точней, не домом стал, а целым миром.
Глотают шутовской огонь факиры, не ведавшие прелестей костра, когда слова перерезают нить, когда тела беспомощней бумаги.
А Прага ждёт единственного мага, рожденного двоих соединить в одну любовь, безгрешность, красоту, сплести ветрами и опутать сетью
безвинную танцующую ведьму и рыцаря на Карловом мосту.
Поэты ждут, алхимики, раввины, истертая булыжная тропа.
Простите старику его наивность: возможно, это Вы, мой светлый пан".

[Chimera]

Государыня, ведь если ты хотела врагов,
Кто же тебе смел отказать?
Борис Гребенщиков
"Государыня"

"Государыня"
Ветер свистит, как пущенный вдаль снаряд,
и на закате сердце взорвётся алым
в город, захваченный армией октября:
жёлтые маршалы, красные генералы.

Время становится медленней и ровней,
словно способно остановиться даже.
Если назавтра Вы захотите снег,
кто же, моя государыня, Вам откажет?

Песни шатрами раскинуты во дворе,
письма летят на дорогу шуршащим спамом.
Нам нужно тысячу новых календарей,
старые в рамочки,
в старых хранится память,

память истлеет, и ей не вернуть цвета.
Мы остаёмся в начале своих безгреший.
Если отрубите голову Вы шутам,
кто же тогда, государыня, Вас утешит?

Кроме улыбок, и нет ничего у нас,
нас не пугают голодные псы со рвами.
Мы в благодарность расскажем — придёт весна,
Верьте-не-верьте, но всё же весна бывает.

В ваших серебряных мыслях — мурлычут львы,
Марсово поле и мёрзлое сердце птицы.
Если однажды друзей позовёте Вы,
не удивляйтесь недрогнувшим половицам.

Не удивляйтесь скрипучим колёсам дрог,
дроги скрипят отвратительно и поныне.
Но государыня входит на свой порог — в ту же минуту порог застилает иней.


"Век двадцатый. Октябрь в Питере"

Век двадцатый. Октябрь в Питере.
Крики, лозунги, прокламации.
И в проекте мои родители, я тем более. Год семнадцатый.
Лужи тоненьким льдом подернуты, белым знаменем, красным знаменем.
Льётся с неба вода студеная.
Что, не знали, как будет? Знали ведь.
Ночи горше плодов паслёновых.
Разбиваются жизни блюдцами.
За дверями сидят влюбленные — не заметили революцию.
Бытовое — считай, мещанское.
Хата с краю на крайней улице.
Но зато эти двое счастливы, и читают вслух, и целуются, чинят сны, друг об друга греются — друг у друга военопленные.
Усыпите обратно Герцена, по-другому растите Ленина.
Год семнадцатый. Осень в Питере бьёт штыками, качает мачтами.
Я, далёкая от политики, но с прабабкою раскулаченной ворошу это злое прошлое, может, зря, только рвётся тонкое.
Было, верно, и в нем хорошее,
было, правда, и в нем жестокое.
Кто-то что-то решил, и сделали, а зачем, почему — неведомо.
Знамя красное, знамя белое.
Двое сжались в комочки вербные.
Перемелется всё, забудется фотохроникой, кинопленками.
Упаси нас жить в революцию, упаси нас не быть влюблёнными.

[Chimera]

***
Давай про "болит", потому что должно болеть.
Когда-нибудь мир вдруг проснётся совсем другим.
Сегодня к напуганным людям идёт медведь,
Идёт и ревёт по зудящей земле тайги.
А он, косолапый, привык от людей бежать,
Но рыжие лисьи хвосты подметают лес.
Архангелы прячут под крыльями медвежат,
И молится бог на сотрудников МЧС,
За лопасти держит спасательный вертолёт,
Как летний ребёнок глазастую стрекозу.
Сибирь исчезает в дыму, и медведь идет.
Под бурой обугленной шкурой несёт грозу.
"Вот я, — говорит, — посмотрите, ведь это я.
Я ваш олимпийский мишутка и Винни-Пух.
И нет у меня динамита, пилы, ружья.
Зовите скорей русских женщин войти в избу,
Пока не сгорело все дочиста и дотла,
Всё то, до чего не добрался пока Китай".
Летят над скукоженной хвоей десятки лап.
Десятки оленьих копыт и мышиных стай.
Давай, расскажи им теперь про звериный рай.
Про вечные жизни на радуге колесом.
Своих узнавая по силе спешить за край,
Мы слышим треск веток, как сдавленный SOS лесов.
Нельзя, невозможно, неправильно умереть
От чьей-то халатности, глупости. Далеко
По нашим разодранным душам идёт медведь.
У нас только совесть, печенье и молоко.
Давай про "спасать", пока будет кого спасать
Руками творца. Небо ходит на двух ногах.
"Вот я, — говорит, — я пришёл к вам из пекла сам".
Мы смотрим в глаза медвежат. И горит тайга.

ТИГР
Голод. Вкус бега с горчащею нотой голода.
Лязгнул капкан горизонта и солнце ранили.
Горло. Сухое, как хвоя. На ветках бороды
Клочья морозного воздуха и дыхания.

Доброй охоты. Река отливала оловом,
Билась серебряным окунем в небо льдинное
Ноздри лизало тепло, ударяло в голову.
Цель на сетчатке. Янтарны глаза тигриные.

Веки прихлопнули мухою отражение.
Снега холодная песня слюною сглотнута.
Сжалился лес. Оживая, пришел в движение.
Жертвы испуг, первобытный азарт охотника

Перемешали судьбу, выделяя мускусом
Кислый туман. И созвездья на шкуру вешали
Острые когти. Но чутким загривком чувствовал.
Кто-то пришел в его дом на правах сильнейшего.

Кто-то чужой. Без хвоста, без клыков, с гром-палкою.
Прятался в облаке дыма и кашлял искрами.
Если заря, то она непременно алая.
Если ружье, то оно непременно выстрелит.

Больно. Вкус бега со жгучею нотой всполоха.
В воздух гортанное эхо со смехом тычется.
Вылез из спального кокона. Пахнет порохом.
Тот, кто вчера был охотником, стал добычею.

Сильные лапы. У смерти двуногой слабые.
Что, поиграем, костлявая? Кости брошены.
Снег, забиваясь за ворот, стекает каплями.
Тело в прыжке выгибается дикой кошкою,

Бабочек снежных ловя. У свинцовых оводов
Длинные жала. Ранения не залечатся
Ни языком, ни временем. Рвать без повода -
Это, пожалуй, слишком по-человечески.

Слишком по-царски помечена территория
Пеплом, консервными банками и безумием.
Точка заката для красной строки истории.
Зверю на помощь неслышно приходят сумерки

Жизнью девятой в девятом часу. Надежностью
Будет обманчив привал с кипятком и байками.
Лес за пределами зла, за чертой хорошего.
Миру не надо себя окружать собаками.

Тигру не надо себя окружать величием.
Слепками с мокрого следа тайга прополота.
Тот, кто с утра был охотником, стал добычею.
Холод. Вкус ночи с кровавым оттенком холода.

[Chimera]

Лесная байка
ЛЕСНОЙ.
Чудо в нашей деревне случилось лет сто назад, быстро время летит, почитай, внучок, целый век.
В крайнем доме селилась курносая егоза, да не в том, дурачина дурацкий, смотри левей.
Дом построен на совесть, по-старому, по уму. Вот умели же, да? Ни единой гнилой доски.
А какой был у девки-занозы рукастый муж, и детишечки, мал мала меньше, как васильки.
Муж то баньку сваяет по-черному, то сарай. Петухи пропоют — и копается во дворе.
Прибегут ребятишки гурьбой и давай играть, а он пальчиком им: "Ай-яй-яй, не вводите в грех".
Не по злобе, скорей для острастки, пужал детей.
"Ух, — кричал, — сорванцы, берегитесь, сейчас задам".
А графин с самогончиком в погребе запотел, чистый, словно слезинка, прозрачный, как та вода.
И горячий, как солнышко, хлебушек на столе, прямо таял во рту. Ты такого и не едал.
После жёнка стоит у калитки, как тянет в лес.
Лес-то темный, корявый, погибельная беда.
Ни грибочков собрать, ни каких помогайных трав, ни всего, чем готова делиться сыра земля.
Не зевай, вынимай картофан из золы костра. Что, устал меня слушать? Устал? Не сиди, приляг.
На десерт деда самое вкусное приберег. Думал, дедушка только по лавкам гоняет вшей?
Говорили — колдует в лесу онемевший бог, очень древний, наверно, древнее меня уже.
Говорили, что сам сатана ему губы сшил, чтобы он не разбалтывал людям про их судьбу.
Из мохнатого лба, словно рог, деревянный шип, а из левой лопатки кровит горделивый бук.
И болотце с лягушками чавкает под ребром, там, где сердце стучит у нормальных людей в груди. Вместо носа у бога воронье торчит перо.
Славный муж был у девки, но глупый, не уследил.
Убежала, душа шалопутная, в мрачный лес куцей заячьей тропкой.
Такие у нас леса.
Ещё баяла раньше — отварят меня в котле, а я выпрыгну краше, милей да начну плясать.
Мужики-то сперва встрепенулись, айда искать, кто с ножом, кто с серпом, кто с мотыгой через плечо.
С пылу, с жару картошку не ешь, покатай в руках. Вот, внучок, молодец, а то чувствуешь, как печёт.
Стоп, о чем говорил? А, да нет, не нашли её. Только зря сбили ноги, вернулись, как псы в репьях.
Аккурат в сентябре, как убрали с полей жнивьё, заявилась родимая, скалится — вот и я. Вся счастливая, ладная, глаз у неё блестел, и даров притащила — попробуй измерь в горсти.
Муж, конечно, простил, как при этакой доброте. А другой бы не знаю, возможно и не простил.
Ближе к ночи, когда проревелись до волдырей, захотели чаевничать с сушками да вприхлёб.
И хозяин из летних припасов достал кипрей, и беглянку спросили, по-нашенски, прямо в лоб, не встречала ль она лешачонков и лесовят, что за нечисть под самой бочиной свила гнездо.
А она покраснела — прекрасен, мол, бог и свят, и зрачки у него — как два камушка под слюдой.
И когда он смеётся - что ветер шуршит в листве, когда хмурится он — словно в небе бурчит гроза.
Вот кумекай теперь, кто он —бог, человек ли, зверь. Разве больше никто не молился на образа.
Да, чудная была деревенька, народ честней.
Ты присыпь угольки, взбеленятся в один момент.
А девчонка долгонько жила, умерла во сне, говорили — ой, лес горевал, ой, как лес шумел.

[Chimera]

НАСТАСЬЯ
Доходит Настасья до капища бывших чувств,
встречают саамы её на горе и чудь.
"Зачем, — говорят, — ты, кулёма, сюда пришла, в грязи башмаки, в волосёнках — янтарь-смола.
Несёшь ли дары — свежий хлеб, серебристых щук?"
А им отвечает Настасья:
"Себя ищу,
найду, и тогда я сама себе сдамся в плен.
Я видела сон про две тысячи красных лент.
Я видела жабры форелей и окуней,
но что может быть этих крашеных лент красней".
Смеются шаманы:
"Да сколько здесь вас таких,
душа у тебя — ручейка, а слова — реки.
Спи мягкими мхами, черничины ешь с куста, а девичью слабость ты духам отдай, оставь".
И вяжет на дерево ленту Настасья вкрест — то слабость её, забирай, окаянный лес.

Становится Настя печальнее, но сильней.
Доходит Настасья до круга больших камней.
Доходит Настасья до дома больших кругов, измолотых скал и истаявших ледников.
Спирально петля завивается — лабиринт, кулёма с камнями и духами говорит.
"А я, — говорит, — как велели, спала во мхах.
Дышала земля — не кузнец раздувал меха.
Я видела сон — даже черт мне теперь не брат —про сотню платков, что чернее, чем вдовий плат,
чернее, чем мрачные смутные времена.
И камни ей шепчут: "Доверь свою память нам. Мы — мрамор слоёный, блестящий от слез гранит.
Мы всё сохраним, мы действительно сохраним,
но ты не вернёшься, никто не вернулся в срок".
И Настя на камень горючий кладёт платок—
держи эти мысли в цвет воронова крыла.
И дальше идёт, постоянна и весела.

Доходит Настасья до храма погибших солнц и думает:
"Странный я видела нынче сон.
Летела по небушку стая простых рубах,
пусты рукава их, намокшая ткань груба.
Я видела раньше заснеженных журавлей, но вот никогда не встречала рубах белей.
Настасья с обрыва шагает в дверной проём,
и вторят ей стены, целованные огнём — последняя точка на карте, рубеж, приют:
"Как мы тебя ждали, так даже родных не ждут.
Оставь свою веру под сводами, не скрывай".
Становится камушком глупая голова,
лесными тропинками руки и две ноги,
и нет больше Насти.
Есть камень и часть тайги.

[alisa.krasilova]

У меня автор любимый Виктор Цой, у него потрясающие стихи. Остальные стишки у него также имеются, дополнительную информацию о другой коллекции стихов можно узнать от стихи дети гуру, там ещё несколько потрясающих авторов включено, которые также имеют большое количество стихотворений. Узнала отсюда: (https://stihi.deti.guru/moi-druzya/)

ВОТ СТИХ: 

Пришел домой.
И, как всегда, опять один.
Мой дом пустой,
Но зазвонит влруг телефон,
И будут в дверь стучать,
И с улицы кричать,
Что хватит спать,
И пьяный голос скажет:
Дай пожрать!

Мои друзья всегда идут
По жизни маршем,
И остановки только
У пивных ларьков.

Мой дом был пуст,
Теперь народу там полно.
В который раз
Мои друзья там пьют вино,
И кто-то занял туалет
Уже давно, разбив окно.
А мне уже, признаться,
Все равно.

Мои друзья всегда идут
По жизни маршем,
И остановки только
У пивных ларьков.

А я смеюсь,
Хоть мне и не всегда смешно.
И очень злюсь,
Когда мне говорят,
Что жить вот так,
Как я сейчас, нельзя.
Но почему, ведь я живу?
На это не ответить никому.

Мои друзья всегда идут
По жизни маршем,
И остановки только
У пивных ларьков.

[Chimera]

Соответствующая тема закрыта. Оставлю здесь. "ЗНАМЕНИЕ"

[Chimera]

Шаман

А ещё говорят, что вот жил на земле шаман. Навещали шамана кукушки и звёзды тоже. Серебристое небо вовсю исходило дрожью, а потом над макушками сосен висел туман. Необычный туман, переменчивый и густой. Может, даже вообще не туман — я его не трогал. В нём звенела, петляла несбывшаяся дорога, даже смерть в нём казалась не точкой, а запятой.
А ещё говорят, что шаман принимал людей. Иногда принимал, если правильно был настроен. Он носил амулеты, рубаху косого кроя, колокольчики в черной растрёпанной бороде.

Нет, он не был целителем, магом, не правил баг.
Не читал Кастанеду запоем, не помнил Канта.
Демонстрировал людям различные варианты, как могла повернуться загадочно их судьба. А ещё говорят — очень много что говорят.
Разводились костры, и трещали в кострах поленья, растекаясь по вечеру золотом наваждения и кисельными реками медного сентября.
И до самых далёких болот, где шумит аир,
долетали слова, и пылали слова ожогом:

— я хотел стать великим заслуженным дирижёром.
— я хотела в кино, а теперь продаю чаи.
— почему я хирург? я хотел забивать голы.
— я хотел — чтобы рыцарь, и пусть не в стальных доспехах.
"Я хотел, я хотела" — везде разносило эхо, разбивалось о камни и плющилось о стволы.

С каждым долго отшельник беседовал по душам
А ещё говорят, что случалось с людьми такое —
посетители шли по домам хорошо, спокойно, а порой улыбались, осенним листом шурша:

— ты не стал дирижёром, а если бы стал — вчера поперхнулся бы косточкой вишни в пустой квартире. И рыдали бы скрипки в последнем твоём эфире, и тебя позабыли, а ты молодец —
играй на ступенях вокзалов. Придумывай бой во сне, в переходах метро, рассыпая себя на искры. Уж поверь, я не слышал прекраснее гитариста, я их слышал немало, но честно, прекрасней — нет.

— ты хотела в кино? тебя взяли бы в сериал, режиссер гениальный бы вовремя не заметил, а сейчас на коленях мурлычут коты и дети, а умрёшь в девяносто на море. Ну как финал? А в другой ипостаси — не более тридцати. Да и друг у тебя просто сволочь, а не художник. Возвращалась со съёмок бы вечером, капал дождик. А тут пьяный водитель, врачи не смогли спасти.

— почему ты хирург? а об этом спроси её, ту актрису, что в новой реальности не актриса.
Отдохнул бы, отправился к пальмам и кипарисам. Чувство долга, наверное, щиплет сильней, чем йод. Футболист из тебя получился бы высший класс, нарасхват футболист — за тебя только клубам драться. Но тогда ты не сделал бы тысячи операций, хотя что тут лукавить —
вообще б никого не спас.

— ты о чём пригорюнился? стал же ведь, кем хотел. Посмотри на себя — настоящий отважный рыцарь. В холодильнике — эль, на столе — розмарин, корица, и не страшно с тобой прогуляться по темноте. Ты же рвешься на помощь — два раза не надо звать. С рюкзаком за плечами, и каждый поход — крестовый, потому что мечи и щиты бесполезней слова, что рождает твоя кучерявая голова.

А ещё говорят, что достаточно грустно жить, если вечно жалеть о несбывшимся, неуспетом. Подивись, дорогая, у нас за окошком лето, хотя вроде сентябрь, и солнце лежит во ржи.
И идём мы к шаману, и небо поёт не в такт. Оглянуться значительней легче, чем оглядеться.
А ещё говорят, что когда-то в далёком детстве, он совсем не хотел быть шаманом. Но как-то так.