MargoШа

Фильм, может быть, и неплохой: герои говорят хорошо, ни один медалей не надел, съёмки любительские - пронзительные... А вот ведущий, простите меня, словно не из "этой книжки". И медальку нацепил, и акценты расставляет искусственно. Хм... не знаю, может, я отношусь к нему предвзято после всех этих выборов... Но я не верю ни одному сказанному им в эфире слову.

Константин Симонов Плюшевые волки, Зайцы, погремушки. Детям дарят с елки Детские игрушки. И, состарясь, дети До смерти без толку Все на белом свете Ищут эту елку. Где жар-птица в клетке, Золотые слитки, Где висит на ветке Счастье их на нитке. Только дед-мороза Нету на макушке, Чтоб в ответ на слезы Сверху снял игрушки. Желтые иголки На пол опадают... Все я жду, что с елки Мне тебя подарят. Май 1941

Piccolo Bambino Александр Вертинский Вечерело. Пели вьюги. Хоронили Магдалину, Цирковую балерину. Провожали две подруги, Две подруги - акробатки. Шел и клоун. Плакал клоун, Закрывал лицо перчаткой. Он был другом Магдалины, Только другом, не мужчиной, Чистил ей трико бензином. И смеялась Магдалина: "Ну какой же ты мужчина? Ты чудак, ты пахнешь псиной!" Бедный piccolo bambino... На кладбище снег был чище, Голубее городского. Вот зарыли Магдалину, Цирковую балерину, И ушли от смерти снова... Вечерело. Город ник. В темной сумеречной тени. Поднял клоун воротник И, упавши на колени, Вдруг завыл в тоске звериной. Он любил... Он был мужчиной, Он не знал, что даже розы От мороза пахнут псиной. Бедный piccolo bambino!

Иосиф Бродский Волосы за висок между пальцев бегут, как волны, наискосок, и не видно губ, оставшихся на берегу, лица, сомкнутых глаз, замерших на бегу против теченья. Раз- розненный мир черт нечем соединить. Ночь напролет след, путеводную нить ищут язык, взор, подобно борзой, упираясь в простор, рассеченный слезой. Вверх по теченью, вниз - я. Сомкнутых век не раскрыв, обернись: там, по теченью вверх, что (не труди глаза) там у твоей реки? Не то же ли там, что за устьем моей руки? Мир пятерни. Срез ночи. И мир ресниц. Тот и другой без обозримых границ. И наши с тобой слова, помыслы и дела бесконечны, как два ангельские крыла. *** Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать. Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду. между выцветших линий на асфальт упаду. И душа, неустанно поспешая во тьму, промелькнет над мостами в петроградском дыму, и апрельская морось, над затылком снежок, и услышу я голос: - До свиданья, дружок. И увижу две жизни далеко за рекой, к равнодушной отчизне прижимаясь щекой. - словно девочки-сестры из непрожитых лет, выбегая на остров, машут мальчику вслед.

Егор, читай лучше Пушкина с Есениным))) А меня вот это зацепило с твоей неогранки: Нам не будет темно. Черно-белой слетевшей страницей Календарь на стене возвестит окончание дня. Белоснежная ночь вновь раскроет седые ресницы, И театр теней развернет для тебя и меня, Невесомую сказку соткёт из сверкающих строчек, Протрубит под сурдинку морозный серебряный джаз И в полуночный час, в желтизне фонарей - одиночек Сотни крошечных льдинок заставит кружиться для нас. А над спящим двором, над проспекта фонарным пунктиром Будет в небе февраль сиплым голосом петь о своем. И ступая негромко, в тиши полутемной квартиры Для лунатиков вальс мы станцуем с тобою вдвоем. (с) thelonewolf И вот это, его же: Не грусти. Посмотри: от растаявших льдин посерели глаза и душа на излом. Это просто кадриль беспокойных гардин. Это просто гроза за оконным стеклом. Не печалься, малыш, ведь тебе не к лицу эта полночь в глазах, этот нервный комок. Злая сказка – ты слышишь – подходит к концу, а дракона я запер в чулан на замок. Просто снова закончились ясные дни. Срок их жизни истек. Их уже не вернуть. Это старый закон. Улыбнись и взгляни сквозь озябшие стекла на пройденный путь. Оглянись: каждый год, каждый день, каждый час затопила весна шириною в года... Это время господь отобрал не у нас, ибо не было нашим оно никогда.

Почему-то в последнее время все чаще хочется читать Бродского... Иосиф Бродский POSTSCRIPTUM Как жаль, что тем, чем стало для меня твое существование, не стало мое существование для тебя. ...В который раз на старом пустыре я запускаю в проволочный космос свой медный грош, увенчанный гербом, в отчаянной попытке возвеличить момент соединения... Увы, тому, кто не умеет заменить собой весь мир, обычно остается крутить щербатый телефонный диск, как стол на спиритическом сеансе, покуда призрак не ответит эхом последним воплям зуммера в ночи. РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РОМАНС Евгению Рейну, с любовью Плывет в тоске необьяснимой среди кирпичного надсада ночной кораблик негасимый из Александровского сада, ночной фонарик нелюдимый, на розу желтую похожий, над головой своих любимых, у ног прохожих. Плывет в тоске необьяснимой пчелиный ход сомнамбул, пьяниц. В ночной столице фотоснимок печально сделал иностранец, и выезжает на Ордынку такси с больными седоками, и мертвецы стоят в обнимку с особняками. Плывет в тоске необьяснимой певец печальный по столице, стоит у лавки керосинной печальный дворник круглолицый, спешит по улице невзрачной любовник старый и красивый. Полночный поезд новобрачный плывет в тоске необьяснимой. Плывет во мгле замоскворецкой, плывет в несчастие случайный, блуждает выговор еврейский на желтой лестнице печальной, и от любви до невеселья под Новый год, под воскресенье, плывет красотка записная, своей тоски не обьясняя. Плывет в глазах холодный вечер, дрожат снежинки на вагоне, морозный ветер, бледный ветер обтянет красные ладони, и льется мед огней вечерних и пахнет сладкою халвою, ночной пирог несет сочельник над головою. Твой Новый год по темно-синей волне средь моря городского плывет в тоске необьяснимой, как будто жизнь начнется снова, как будто будет свет и слава, удачный день и вдоволь хлеба, как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево.

Вероника Долина Безнадежное мое дело. Так о чем же душа хлопочет? Все глаза себе проглядела, Раз он слушать меня не хочет. Неподдельные мои страсти. Суп не сварен, роман не вышел. ...Он едва говорит мне ”здрасьте”, Он и песен моих не слышал. Безнадежное мое дело. Он смеется, лицо мне гладя. Все глаза себе проглядела, Будто он — незнакомый дядя. Будто вместе не ночевали, Тело телом не задевали... Будто он, если я разденусь, И узнает меня едва ли. Безнадежное мое дело. Мои сны — сотни утлых лодок. Все глаза себе проглядела В ожиданье иных находок. Был бы он моих слов ценитель, Был бы строф моих собиратель, Стал бы жизни моей хранитель Да и снов моих толкователь. ...Стал бы снов моих толкователь И всей жизни моей хранитель. *** О, женщина, летающая трудно! Лицо твое светло, жилище скудно. На улице темно, но многолюдно. Ты смотришься в оконное стекло. О, женщина, глядящая тоскливо! Мужчина нехорош, дитя сопливо... Часы на кухне тикают сонливо - Неужто твоё время истекло? О, женщина, чьи крылья не жалели! Они намокли и отяжелели... Ты тащишь их с натугой еле-еле, Ты сбросить хочешь их к его ногам... Но погоди бросать еще, чудачка, - Окончится твоя земная спячка; О, погоди, кухарка, нянька, прачка - Ты полетишь к сладчайшим берегам! Ты полетишь над домом и над дымом, Ты полетишь над Прагой и над Римом. И тот еще окажется счастливым, Кто издали приметит твой полёт... Пусть в комнатке твоей сегодня душно, Запомни - ты прекрасна, ты воздушна, Ты только струям воздуха послушна - Не бойся, всё с тобой произойдёт! *** И вот уже вхожу в такую реку, Что самый дальний берег омывает, Где человек прощает человеку Любую боль, которая бывает. Пускай река всему меня научит, Пока плыву по этой самой глади, Где человека человек не мучит, Не может мучить человека ради. Хотя б коснуться берега такого, Который мог покуда только сниться, Где человек не мучает другого, А только сам трепещет и казнится. И ни челна, ни утлого ковчега, Волна речная берег предвещает, Где человек прощает человека, Где человека человек прощает.

Ольга Берггольц ЛИСТОПАД Осенью в Москве на бульварах вывешивают дощечки с надписью "Осторожно, листопад!" Осень, осень! Над Москвою Журавли, туман и дым. Златосумрачной листвою Загораются сады. И дощечки на бульварах всем прохожим говорят, одиночкам или парам: "Осторожно, листопад!" О, как сердцу одиноко в переулочке чужом! Вечер бродит мимо окон, вздрагивая под дождем. Для кого же здесь одна я, кто мне дорог, кто мне рад? Почему припоминаю: "Осторожно, листопад"? Ничего не нужно было,- значит, нечего терять: даже близким, даже милым, даже другом не назвать. Почему же мне тоскливо, что прощаемся навек, Невеселый, несчастливый, одинокий человек? Что усмешки, что небрежность? Перетерпишь, переждешь... Нет - всего страшнее нежность на прощание, как дождь. Темный ливень, теплый ливень весь - сверкание и дрожь! Будь веселым, будь счастливым на прощание, как дождь. ...Я одна пойду к вокзалу, провожатым откажу. Я не все тебе сказала, но теперь уж не скажу. Переулок полон ночью, а дощечки говорят проходящим одиночкам: "Осторожно, листопад"... Арсений Тарковский В последний месяц осени, на склоне Суровой жизни, Исполненный печали, я вошел В безлиственный и безымянный лес. Он был по край омыт молочно-белым Стеклом тумана. По седым ветвям Стекали слезы чистые, какими Одни деревья плачут накануне Всеобесцвечивающей зимы. И тут случилось чудо: на закате Забрезжила из тучи синева, И яркий луч пробился, как в июне, Как птичьей песни легкое копье, Из дней грядущих в прошлое мое. И плакали деревья накануне Благих трудов и праздничных щедрот Счастливых бурь, клубящихся в лазури, И повели синицы хоровод, Как будто руки по клавиатуре Шли от земли до самых верхних нот. ПЕРВЫЕ СВИДАНИЯ Свиданий наших каждое мгновенье Мы праздновали, как богоявленье, Одни на целом свете. Ты была Смелей и легче птичьего крыла, По лестнице, как головокруженье, Через ступень сбегала и вела Сквозь влажную сирень в свои владенья С той стороны зеркального стекла. Когда настала ночь, была мне милость Дарована, алтарные врата Отворены, и в темноте светилась И медленно клонилась нагота, И, просыпаясь: "Будь благословенна!" - Я говорил и знал, что дерзновенно Мое благословенье: ты спала, И тронуть веки синевой вселенной К тебе сирень тянулась со стола, И синевою тронутые веки Спокойны были, и рука тепла. А в хрустале пульсировали реки, Дымились горы, брезжили моря, И ты держала сферу на ладони Хрустальную, и ты спала на троне, И - боже правый! - ты была моя. Ты пробудилась и преобразила Вседневный человеческий словарь, И речь по горло полнозвучной силой Наполнилась, и слово "ты" раскрыло Свой новый смысл и означало: царь. На свете все преобразилось, даже Простые вещи - таз, кувшин, - когда Стояла между нами, как на страже, Слоистая и твердая вода. Нас повело неведомо куда. Пред нами расступались, как миражи, Построенные чудом города, Сама ложилась мята нам под ноги, И птицам было с нами по дороге, И рыбы подымались по реке, И небо развернулось пред глазами... Когда судьба по следу шла за нами, Как сумасшедший с бритвою в руке.

Артюр Рембо Ответы Нины Он: Рука в руке, давай с тобою Уйдем скорей Туда, где утро голубое Среди полей Своею свежестью пьянящей Омоет нас, Когда дрожат лесные чащи В безмолвный час; И ветви, в каплях отражая Игру луча, Трепещут, словно плоть живая Кровоточа. Там, подставляя ветру смело Жар черных глаз, В люцерну пеньюар свой белый В тот ранний час Ты погрузишь, успев влюбиться, В душистый мех, И там шампанским будет литься Твой звонкий смех, Смех надо мной, от хмеля грубым, Чью силу рук Ты вдруг почувствуешь, чьи губы Узнают вдруг Вкус ягод, что в тебе таится; Над ветром смех, Коль ветер перейдет границы Приличий всех, И над шиповником, что может Быть злым порой, А главное над тем, кто все же Любовник твой. Семнадцать лет! Ты будешь рада Побыть вдвоем! О ширь полей! Лугов прохлада! Ну как, пойдем? Рука в руке, смешав дыханье И голоса, Неторопясь бродить мы станем, Войдем в леса. И там, закрыв глаза и млея, Ты, как во сне, Взять на руки тебя скорее Прикажешь мне. И я возьму -- о миг величья! -- И понесу, И будет нам анданте птичье Звенеть в лесу. Тебя, как спящего ребенка, К груди прижав, Я не услышу трели звонкой И буду прав; И буду пьян от кожи белой, От этих глаз, И речь моя польется смело... Не в первый раз. В лесах запахнет свежим соком, И солнца свет Омоет золотым потоком Их снов расцвет... А вечером? Устав немного, С приходом тьмы Знакомой белою дорогой Вернемся мы К садам, где травы - голубые, Где близ оград В округу яблони кривые Льют аромат. Мы под вечерним темным небом С тобой войдем В деревню, пахнущую хлебом И молоком, И стойлом, где от куч навозных Тепло идет, Дыханьем мерным полон воздух, Остывший пот Блестит на шерсти, чьи-то морды Во мгле видны, И бык роняет с видом гордым Свои блины... А после дом, очки старушки, Чей нос крючком Уткнулся в требник; с пивом кружки И дым столбом Из трубок вылепленных грубо, Плохой табак, И оттопыренные губы, Что так и сяк Хватают с длинных вилок сало, Как впопыхах; Огонь из печки, отсвет алый На сундуках; Зад малыша, который близко Подполз к дверям И мордочкой уткнулся в миску, Что ставят там Для добродушного полкана; И старые пес Ворчит и лижет мальчугана В лицо и в нос... Надменная, словца не скажет, Страшна на вид, У печки бабка что-то вяжет, В огонь глядит. О дорогая, сколько сможем Увидеть мы В лачугах, чьи огни прохожим Горят из тьмы! Потом, среди сирени свежей, Таясь от глаз, В одном окне нам свет забрезжит, Поманит нас... Пойдем со мной! Тебя люблю я! Нельзя никак Нам не пойти! Пойдем, прошу я... Она: - А дальше как? [15 августа 1870]

Александр Блок Там человек сгорел Фет Как тяжело ходить среди людей И притворятся непогибшим, И об игре трагической страстей Повествовать еще не жившим. И, вглядываясь в свой ночной кошмар, Строй находить в нестройном вихре чувства, Чтобы по бледным заревам искусства Узнали жизни гибельной пожар! 10 мая 1910 *** На улице — дождик и слякоть, Не знаешь, о чем горевать. И скучно, и хочется плакать, И некуда силы девать. Глухая тоска без причины И дум неотвязный угар. Давай-ка, наколем лучины, Раздуем себе самовар! Авось, хоть за чайным похмельем Ворчливые речи мои Затеплят случайным весельем Сонливые очи твои. За верность старинному чину! За то, чтобы жить не спеша! Авось, и распарит кручину Хлебнувшая чаю душа! 10 декабря 1915 Федор Тютчев * * * Весь день она лежала в забытьи, И всю ее уж тени покрывали. Лил теплый летний дождь - его струи По листьям весело звучали. И медленно опомнилась она, И начала прислушиваться к шуму, И долго слушала - увлечена, Погружена в сознательную думу... И вот, как бы беседуя с собой, Сознательно она проговорила (Я был при ней, убитый, но живой): "О, как все это я любила!" . . . . . . . . . . . . . . . . . Любила ты, и так, как ты, любить - Нет, никому еще не удавалось! О господи!.. и это пережить... И сердце на клочки не разорвалось... <Октябрь-декабрь 1864> Иосиф Бродский Я КАК УЛИС Зима, зима, я еду по зиме, куда-нибудь по видимой отчизне, гони меня, ненастье, по земле, хотя бы вспять, гони меня по жизни. Ну, вот Москва и утренний уют в арбатских переулках парусинных, и чужаки по-прежнему снуют в январских освещенных магазинах. И желтизна разрозненных монет, и цвет лица криптоновый все чаще, гони меня, как новый Ганимед хлебну земной изгнаннической чаши и не пойму, откуда и куда я двигаюсь, как много я теряю во времени, в дороге повторяя: ох, Боже мой, какая ерунда. Ох, Боже мой, не многого прошу, ох, Боже мой, богатый или нищий, но с каждым днем я прожитым дышу уверенней и сладостней и чище. Мелькай, мелькай по сторонам, народ, я двигаюсь, и, кажется отрадно, что, как Улисс, гоню себя вперед, но двигаюсь по-прежнему обратно. Так человека встречного лови и все тверди в искусственном порыве: от нынешней до будущей любви живи добрей, страдай неприхотливей. ЛЮБОВЬ Я дважды пробуждался этой ночью и брел к окну, и фонари в окне, обрывок фразы, сказанной во сне, сводя на нет, подобно многоточью, не приносили утешенья мне. Ты снилась мне беременной, и вот, проживши столько лет с тобой в разлуке, я чувствовал вину свою, и руки, ощупывая с радостью живот, на практике нашаривали брюки и выключатель. И бредя к окну, я знал, что оставлял тебя одну там, в темноте, во сне, где терпеливо ждала ты, и не ставила в вину, когда я возвращался, перерыва умышленного. Ибо в темноте — там длится то, что сорвалось при свете. Мы там женаты, венчаны, мы те двуспинные чудовища, и дети лишь оправданье нашей наготе. В какую-нибудь будущую ночь ты вновь придешь усталая, худая, и я увижу сына или дочь, еще никак не названных,— тогда я не дернусь к выключателю и прочь руки не протяну уже, не вправе оставить вас в том царствии теней, безмолвных, перед изгородью дней, впадающих в зависимость от яви, с моей недосягаемостью в ней.

Здорово!!!...

Борис Пастернак ОСЕНЬ Я дал разъехаться домашним, Все близкие давно в разброде, И одиночеством всегдашним Полно всё в сердце и природе. И вот я здесь с тобой в сторожке. В лесу безлюдно и пустынно. Как в песне, стежки и дорожки Позаросли наполовину. Теперь на нас одних с печалью Глядят бревенчатые стены. Мы брать преград не обещали, Мы будем гибнуть откровенно. Мы сядем в час и встанем в третьем, Я с книгою, ты с вышиваньем, И на рассвете не заметим, Как целоваться перестанем. Еще пышней и бесшабашней Шумите, осыпайтесь, листья, И чашу горечи вчерашней Сегодняшней тоской превысьте. Привязанность, влеченье, прелесть! Рассеемся в сентябрьском шуме! Заройся вся в осенний шелест! Замри или ополоумей! Ты так же сбрасываешь платье, Как роща сбрасывает листья, Когда ты падаешь в объятье В халате с шелковою кистью. Ты - благо гибельного шага, Когда житье тошней недуга, А корень красоты - отвага, И это тянет нас друг к другу. Булат Окуджава Человек Дышит воздухом, дышит первой травой, камышом, пока он колышется, всякой песенкой, пока она слышится, теплой женской ладонью под головой. Дышит, дышит -- никак не надышится. Дышит матерью -- она у него одна, дышит родиной -- она у него единственная, плачет, мучается, смеется, посвистывает, и молчит у окна, и поет дотемна, и влюбленно недолгий век свой перелистывает. Бумажный солдатик Один солдат на свете жил, красивый и отважный, но он игрушкой детской был, ведь был солдат бумажный. Он переделать мир хотел, чтоб был счастливым каждый, а сам на ниточке висел: ведь был солдат бумажный Он был бы рад в огонь и в дым за вас погибнуть дважды, но потешались вы над ним, ведь был солдат бумажный. Не доверяли вы ему своих секретов важных, а почему? А потому, что был солдат бумажный. А он, судьбу свою кляня, не тихой жизни жаждал, и все просил: "Огня! Огня!" Забыв, что он бумажный. В огонь? Ну что ж, иди! Идешь? И он шагнул однажды, и там сгорел он ни за грош: ведь был солдат бумажный.

Вероника Тушнова Без обещаний жизнь печальней дождливой ночи без огня. Так не жалей же обещаний, не бойся обмануть меня. Так много огорчений разных и повседневной суеты... Не бойся слов — прекрасных, праздных, недолговечных, как цветы. Сердца людские так им рады, мир так без них пустынно тих... И разве нет в них высшей правды на краткий срок цветенья их? Как счастье внезапное - оттепель эта. Весны дуновеньем земля обогрета. Еще не начало весны, а предвестье, и даже еще не предвестье - намек, что будет, что рядом, что срок недалек. Нет, эти приметы меня не обманут: совсем по-особому грустно до слез, как самый последний оставшийся мамонт, трубит в одиночестве электровоз. Промчался гудок и за далями сгинул, и стихло в ночи тарахтенье колес, и город молчанье, как шапку, надвинул, и явственно стало дыханье берез. Они, возле окон на цыпочках стоя, глядят любопытно... Я чувствую их. Я слышу, как бьется их сердце простое, как соки пульсируют в почках тугих. Вот с крыши сосулька обрушилась вниз, ударилась вдребезги о карниз, хрустальная дробь раскатилась по жести - и снова сторожкая долгая тишь... Я знаю, я знаю: ты тоже не спишь, ты слушаешь тоже, мы слушаем вместе. Как оттепель - близость внезапная эта. Дыханием счастья душа обогрета. Еще не начало, а только предвестье, и даже еще не предвестье - намек, что будет, что рядом, что срок недалек. Владимир Высоцкий Почему все не так? Вроде все как всегда: То же небо опять голубое, Тот же лес, тот же воздух и та же вода, Только он не вернулся из боя. Тот же лес, тот же воздух и та же вода, Только он не вернулся из боя. Мне теперь не понять, кто же прав был из нас В наших спорах без сна и покоя. Мне не стало хватать его только сейчас, Когда он не вернулся из боя. Он молчал невпопад и не в такт подпевал, Он всегда говорил про другое, Он мне спать не давал, он с восходом вставал, А вчера не вернулся из боя. То, что пусто теперь, - не про то разговор. Вдруг заметил я - нас было двое. Для меня будто ветром задуло костер, Когда он не вернулся из боя. Нынче вырвалась, будто из плена, весна. По ошибке окликнул его я: "Друг, оставь покурить". А в ответ - тишина: Он вчера не вернулся из боя. Наши мертвые нас не оставят в беде, Наши павшие как часовые. Отражается небо в лесу, как в воде, И деревья стоят голубые. Нам и места в землянке хватало вполне, Нам и время текло - для обоих. Все теперь одному. Только кажется мне: Это я не вернулся из боя.

Спасибо! Очень хорошо! Простите меня, пожалуйста!

Да-а. И очень точно.

Давайте, в преддверие 25 января вспомним Владимира Семеновича. По-моему, одно из самых потрясающих стихотворений: ПРЕРВАННЫЙ ПОЛЕТ Кто-то высмотрел плод, что неспел, неспел, Потрусили за ствол - он упал, упал... Вот вам песня о том, кто не спел, не спел, И что голос имел - не узнал, не узнал. Может, были с судьбой нелады, нелады, И со случаем плохи дела, дела, А тугая струна на лады, на лады С незаметным изъяном легла. Он начал робко - с ноты "до", Но не допел ее не до... Недозвучал его аккорд, аккорд И никого не вдохновил... Собака лаяла, а кот Мышей ловил... Смешно! Не правда ли, смешно! Смешно! А он шутил - недошутил, Недораспробовал вино И даже недопригубил. Он пока лишь затеивал спор, спор Неуверенно и не спеша, Словно капельки пота из пор, Из-под кожи сочилась душа. Только начал дуэль на ковре, Еле-еле, едва приступил. Лишь чуть-чуть осмотрелся в игре, И судья еще счет не открыл. Он хотел знать все от и до, Но не добрался он, не до... Ни до догадки, ни до дна, Не докопался до глубин, И ту, которая одна, Не долюбил, не долюбил! Смешно, не правда ли, смешно? А он спешил - недоспешил. Осталось недорешено, Все то, что он недорешил. Ни единою буквой не лгу - Он был чистого слога слуга, И писал ей стихи на снегу,- К сожалению, тают снега. Но тогда еще был снегопад И свобода писать на снегу. И большие снежинки и град Он губами хватал на бегу. Но к ней в серебряном ландо Он не добрался и не до... Не добежал, бегун-беглец, Не долетел, не доскакал, А звездный знак его - Телец - Холодный Млечный Путь лакал. Смешно, не правда ли, смешно, Когда секунд недостает,- Недостающее звено - И недолет, и недолет. Смешно, не правда ли? Ну, вот,- И вам смешно, и даже мне. Конь на скаку и птица влет,- По чьей вине, по чьей вине? 1973

Спасибо, ККК! Все-таки то, что идет от сердца, находит к другому сердцу путь. И ни к одному!!! Я о поэзии, конечно. Об "Облаке в штанах"...

Спорить я, действительно, не буду. Просто уточню. Филологу не к лицу выбирать из лучших. Вот, что я хотела сказать. Шантажировать тоже не хотела. Бог с вами! Выражайте свои мысли сколь угодно грубо. Даже в ветке о поэзии. Грубость, к сожалению, не относится к моим любимым формам проявления эмоциональности. (Может, я и впрямь невростеник?) Пожалуйста, постарайтесь "невпопад сказанных слов" со мной произносить поменьше. Они меня царапают. И потом, кому, как ни вам, должен быть понятен вес этого самого слова! Вот, что я хотела сказать. Хотя вышеупомянутый Маяковский в своей грубости мог быть очень нежен, и трогателен, и раним, и красив! Вернемся к поэзии (Спасибо, ККК! Вы как всегда мудры и рассудительны!): Это мой любимый отрывок ("Облако в штанах"): Вы думаете, это бредит малярия? Это было, было в Одессе. "Приду в четыре",- сказала Мария. Восемь. Девять. Десять. Вот и вечер в ночную жуть ушел от окон, хмурый, декабрый. В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры. Меня сейчас узнать не могли бы: жилистая громадина стонет, корчится. Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется! Ведь для себя не важно и то, что бронзовый, и то, что сердце - холодной железкою. Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское. И вот, громадный, горблюсь в окне, плавлю лбом стекло окошечное. Будет любовь или нет? Какая - большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любеночек. Она шарахается автомобильных гудков. Любит звоночки коночек. Еще и еще, уткнувшись дождю лицом в его лицо рябое, жду, обрызганный громом городского прибоя. Полночь, с ножом мечась, догнала, зарезала,- вон его! Упал двенадцатый час, как с плахи голова казненного. В стеклах дождинки серые свылись, гримасу громадили, как будто воют химеры Собора Парижской Богоматери. Проклятая! Что же, и этого не хватит? Скоро криком издерется рот. Слышу: тихо, как больной с кровати, спрыгнул нерв. И вот,- сначала прошелся едва-едва, потом забегал, взволнованный, четкий. Теперь и он и новые два мечутся отчаянной чечеткой. Рухнула штукатурка в нижнем этаже. Нервы - большие, маленькие, многие!- скачут бешеные, и уже у нервов подкашиваются ноги! А ночь по комнате тинится и тинится,- из тины не вытянуться отяжелевшему глазу. Двери вдруг заляскали, будто у гостиницы не попадает зуб на зуб. Вошла ты, резкая, как "нате!", муча перчатки замш, сказала: "Знаете - я выхожу замуж". Что ж, выходите. Ничего. Покреплюсь. Видите - спокоен как! Как пульс покойника. Помните? Вы говорили: "Джек Лондон, деньги, любовь, страсть",- а я одно видел: вы - Джоконда, которую надо украсть! И украли. Опять влюбленный выйду в игры, огнем озаряя бровей загиб. Что же! И в доме, который выгорел, иногда живут бездомные бродяги! Дразните? "Меньше, чем у нищего копеек, у вас изумрудов безумий". Помните! Погибла Помпея, когда раздразнили Везувий! Эй! Господа! Любители святотатств, преступлений, боен,- а самое страшное видели - лицо мое, когда я абсолютно спокоен? И чувствую - "я" для меня мало. Кто-то из меня вырывается упрямо. Allo! Кто говорит? Мама? Мама! Ваш сын прекрасно болен! Мама! У него пожар сердца. Скажите сестрам, Люде и Оле,- ему уже некуда деться. Каждое слово, даже шутка, которые изрыгает обгорающим ртом он, выбрасывается, как голая проститутка из горящего публичного дома. Люди нюхают - запахло жареным! Нагнали каких-то. Блестящие! В касках! Нельзя сапожища! Скажите пожарным: на сердце горящее лезут в ласках. Я сам. Глаза наслезненные бочками выкачу. Дайте о ребра опереться. Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу! Рухнули. Не выскочишь из сердца! На лице обгорающем из трещины губ обугленный поцелуишко броситься вырос. Мама! Петь не могу. У церковки сердца занимается клирос! Обгорелые фигурки слов и чисел из черепа, как дети из горящего здания. Так страх схватиться за небо высил горящие руки "Лузитании". Трясущимся людям в квартирное тихо стоглазое зарево рвется с пристани. Крик последний,- ты хоть о том, что горю, в столетия выстони!

Егор, вы меня обижаете! Я вовсе не хотела вас поддеть и тем более, выставить себя знатоком великим, филологом. Вы какие-то подтексты в моих словах ищете, а их нет просто. Я просто пояснила, почему этих поэтов ставлю в одном ряду. Всего лишь. Ни вас не хотела задеть, ничего дурного, в общем, не задумывала. Вы мне тоже нравитесь. Я это искренне говорю. Вот они, слабости Интернета: здесь передать мысль еще более сложно, чем в живом общении, когда глаза собеседника видишь... Пусть вам мои эпитеты кажутся заюзанными, христоматийными, но это не отменяет их изначального смысла и моего чувствования творчества поэта. Простите за неоригинальность. Спорить, конечно, не буду. Вообще я как-то после этого вашего поста вас боюсь. И дверцы могу закрыть... Максималист недавно советовал объятья запахнуть, чтобы никто не обидел. Может, он прав? Я обливаюсь холодной водой и съездить на Крещение хотела, но... болею. Похоже, без колес не обойтись. Удачи!

Меня, ККК, вот эти строки почему-то тронули больше всего. А стихи, действительно, прекрасные. Еще раз повторюсь. Егор, что вы, я не иронизировала. И не думала даже. Но я, когда перечисляю любимых поэтов, не выстраиваю их "по росту". Я просто люблю, каждого - по-своему. Мне как филологу, пусть не по профессии, только по образованию, не "к лицу" как-то выбирать из великих поэтов "любимчиков". Талант Блока гораздо более признан, а талант Решетова уже, простите, заюзан нашими березниковскими "любителями поэзии" и "культурных брендов". А ведь этот поэт, действительно, уникален. И поэзия его чистейшая и очень искренняя.

По-моему, он в этом стихе больше Маяковскому подражает... А я в "хм, в одном ряду" еще Высоцкого, Окуджаву, Ахмадуллину, Пастернака люблю... :wink: Вот эти стихи я, правда, больше люблю петь. Хоть под гитару, хоть так. Больше так, в тишине. Мой папа плачет, когда их слышит. Когда выпьет. :wink: Это стихотворение мы все на раз слышали в сокращенном варианте Белла Ахмадулина По улице моей который год звучат шаги - мои друзья уходят. Друзей моих медлительный уход той темноте за окнами угоден. Запущены моих друзей дела, нет в их домах ни музыки, ни пенья, и лишь, как прежде, девочки Дега голубенькие оправляют перья. Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх вас, беззащитных, среди этой ночи. К предательству таинственная страсть, друзья мои, туманит ваши очи. О одиночество, как твой характер крут! Посверкивая циркулем железным, как холодно ты замыкаешь круг, не внемля увереньям бесполезным. Так призови меня и награди! Твой баловень, обласканный тобою, утешусь, прислонясь к твоей груди, умоюсь твоей стужей голубою. Дай стать на цыпочки в твоем лесу, на том конце замедленного жеста найти листву, и поднести к лицу, и ощутить сиротство, как блаженство. Даруй мне тишь твоих библиотек, твоих концертов строгие мотивы, и - мудрая - я позабуду тех, кто умерли или доселе живы. И я познаю мудрость и печаль, свой тайный смысл доверят мне предметы. Природа, прислонясь к моим плечам, объявит свои детские секреты. И вот тогда - из слез, из темноты, из бедного невежества былого друзей моих прекрасные черты появятся и растворятся снова. Булат Окуджава После дождичка небеса просторны... (1985) После дождичка небеса просторны, голубей вода, зеленее медь. В городском саду флейты да валторны. Капельмейстеру хочется взлететь. Ах, как помнятся прежние оркестры, не военные, а из мирных лет. Расплескалася в улочках окрестных та мелодия - а поющих нет. С нами женщины - все они красивы - и черемуха - вся она в цвету. Может, жребий нам выпадет счастливый: снова встретимся в городском саду. Но из прошлого, из былой печали, как ни сетую, как там ни молю, проливается черными ручьями эта музыка прямо в кровь мою. А эти стихи-песню мы просто часто в семье вспоминаем: Владимир Высоцкий "Письмо в редакцию телепередачи "Очевидное-невероятное" Дорогая передача! Во субботу чуть не плача, Вся Канатчикова Дача к телевизору рвалась. Вместо, чтоб поесть, помыться, уколоться и забыться, Вся безумная больница у экрана собралась. Говорил, ломая руки, краснобай и баламут Про бессилие науки перед тайною Бермуд. Все мозги разбил на части, все извилины заплел, И канатчиковы власти колят нам второй укол. Уважаемый редактор! Может лучше про реактор, Про любимый лунный трактор? Ведь нельзя же, год подряд То тарелками пугают, дескать, подлые, летают, То у вас собаки лают, то руины говорят. Мы кое в чем поднаторели - мы тарелки бьем весь год, Мы на них уже собаку съели, если повар нам не врет. А медикаментов груды - мы в унитаз, кто не дурак, Вот это жизнь! И вдруг Бермуды. Вот те раз, нельзя же так! Мы не сделали скандала - нам вождя недоставало. Настоящих буйных мало - вот и нету вожаков. Но на происки и бредни сети есть у нас и бредни, И не испортят нам обедни злые происки врагов! Это их худые черти бермутят воду во пруду, Это все придумал Черчилль в восемнадцатом году. Мы про взрывы, про пожары сочиняли ноту ТАСС, Тут примчались санитары и зафиксировали нас. Тех, кто был особо боек, прикрутили к спинкам коек, Бился в пене параноик, как ведьмак на шабаше: Развяжите полотенцы, иноверы, изуверцы, Нам бермуторно на сердце и бермутно на душе! Сорок душ посменно воют, раскалились добела. Вот как сильно беспокоят треугольные дела! Все почти с ума свихнулись, даже кто безумен был, И тогда главврач Маргулис телевизор запретил. Вон он, змей, в окне маячит, за спиною штепсель прячет. Подал знак кому-то, значит, фельдшер, вырви провода. И нам осталось уколоться и упасть на дно колодца, И там пропасть на дне колодца, как в Бермудах, навсегда. Ну а завтра спросят дети, навещая нас с утра: Папы, что сказали эти кандидаты в доктора? Мы ответим нашим чадам правду, им не все равно: Удивительное рядом, но оно запрещено! А вон дантист-надомник Рудик,у него приемник Грюндиг, Он его ночами крутит, ловит, контра, ФРГ. Он там был купцом по шмуткам и подвинулся рассудком, А к нам попал в волненьи жутком, С растревоженным желудком и с номерочком на ноге. Он прибежал, взволнован крайне, и сообщеньем нас потряс, Будто наш научный лайнер в треугольнике погряз. Сгинул, топливо истратив, весь распался на куски, Но двух безумных наших братьев подобрали рыбаки. Те, кто выжил в катаклизме, пребывают в пессимизме. Их вчера в стеклянной призме к нам в больницу привезли. И один из них, механик, рассказал, сбежав от нянек, Что Бермудский многогранник - незакрытый пуп Земли. Что там было, как ты спасся?- Каждый лез и приставал. Но механик только трясся и чинарики стрелял. Он то плакал, то смеялся, то щетинился, как еж. Он над нами издевался. Ну сумасшедший, что возьмешь! Взвился бывший алкоголик, матерщинник и крамольник, Говорит: Надо выпить треугольник. На троих его, даешь! Разошелся, так и сыплет: Треугольник будет выпит. Будь он параллелепипед, будь он круг, едрена вошь! Пусть безумная идея, не решайте сгоряча! Отвечайте нам скорее через доку-главврача. С уваженьем. Дата, подпись... Отвечайте нам, а то, Если вы не отзоветесь мы напишем в Спортлото.

А я вот это люблю. Тютчевское Она сидела на полу И груду писем разбирала- И, как остывшую золу, Брала их в руки и бросала- Брала знакомые листы И чудно так на них глядела- Как души смотрят с высоты На ими брошенное тело... О, сколько жизни было тут, Невозвратимо-пережитой! О, сколько горестных минут, Любви и радости убитой!.. Стоял я молча в стороне И пасть готов был на колени,- И страшно грустно стало мне, Как от присущей милой тени. Ну и Блок - это моя давняя любовь: * * * Под шум и звон однообразный, Под городскую суету Я ухожу, душою праздный, В метель, во мрак и в пустоту. Я обрываю нить сознанья И забываю, что' и как... Кругом - снега, трамваи, зданья, А впереди - огни и мрак. Что', если я, завороженный, Сознанья оборвавший нить, Вернусь домой уничиженный, - Ты можешь ли меня простить? Ты, знающая дальней цели Путеводительный маяк, Простишь ли мне мои метели, Мой бред, поэзию и мрак? Иль можешь лучше: не прощая, Будить мои колокола, Чтобы распутица ночная От родины не увела? И Решетов: Я встреч с тобой боюсь, а не разлук. Разлуки нас с тобой не разлучают. Во тьме ночей и путанице вьюг Мои глаза твой профиль различают. И вот мы рядом. Листья и цветы на легком платье у тебя весною. О, как чиста и как прекрасна ты, Как даль между тобой и мною. Какая даль, без края и конца... О, снежная жестокость расстояний. Ни огонька, ни милого лица. Ни наших встреч, ни наших расставаний.

Согласна с вами, geirfi. Просто вы говорили о цене в конкретном контексте. Вы говорили о цене в денежных купюрах. А я, в свою очередь, объяснила, что этот подход к оценке человека не всегда работает. Не всякого человека можно купить за деньги. В моей жизни таких бесребряников встречалось немало. И все, что в нашей науке и искусстве действительно ценного свершается, свершается, чаще всего, именно такими, не имеющими денежной цены людьми. И в том числе женщинами. Поэтому я попросила вас не обобщать. Вы меня не оскорбили! Что вы! Я ж во имя Истины дискутирую! И мне приятно с вами поговорить. Спасибо и с наступающими праздниками!!!

Молодой человек, ты всегда такой воспитанный или только здесь? Может, цена и есть. Но в другом, общечеловеческом, философском смысле. Которого тебе, дон Карлос, боюсь, не постичь. У вас же все просто и понятно: все бабы - проститутки и самки. Но, если тебе только такие женщины встречаются, не значит, что женский род весь такой. (Заметь, я и не говорила никогда, что я ангел или принцесса). Более того, психологи утверждают: чего ты от жизни ждешь, то ты, в конечном счете, от нее и получишь... Хочешь получить искреннее, доброе отношение к себе, больше доброго и искреннего отдавай другим!

Вы с такой уверенностью об этом говорите, о цене, которая у меня есть... Кто ж ее устанавливает-то? И из чего она, в таком случае, складывается? Если не из личностных качеств и жизненного опыта каждого конкретного человека? Прошу вас, не будьте так категоричны! За себя, главным образом, говорите, за себя...